Забываю тебя

[LanaMak]

Мотя сделала этот арт и меня пробило. Не могла остановиться, пока не написала. Я благодарна тебе, Моть. Говорю это в очередной раз. Всем желающим даю ссыль на фб. Оттуда доберетесь и до дневников и до артов Мотеньки - ficbook.net/authors/268321.



Забываю тебя
За стеклом творится что-то невероятное. Белая мгла застилает все вокруг. Становится ясно, что в этой кутерьме я уже никуда не доеду. Хлопаю дверцей машины и бреду через парк. Снег повсюду. Он залепляет глаза и сердце, пробираясь под кожу колючими порывами. Пушистые хлопья не опускаются в медленном танце. Они скачут, секут, забиваются под воротник, в рукава пальто. Холодно и промозгло от таких объятий. Пусть так. Стужа снаружи, стужа внутри. И злость на себя.

Я забываю тебя. Забываю терпкий запах парфюма от твоего свитера, кофейный привкус поцелуя, легкую хрипотцу голоса. Забываю, как гарантировано вело от них, сбивало дыхание. Забываю глубину и режущую синь твоего взгляда и то, как он вынимал мою душу. Мне, словно пацану, хотелось потупить глаза и в то же время глядеть не отрываясь. Искать в тебе своё отражение, внутренне содрогаясь от лавины неприкрытого восхищения в глубине зрачков, и находить там себя-Бога. Только ты мог так смотреть. Никто ни до, ни после не сшибал с ног столь откровенными эмоциями и обнаженным желанием. Ты был моим древним князем, а я — твоим солнцем. Ты поклонялся мне, стелил под ноги просторы, а я купался в твоем обожании, цвел и пах майским ландышем. Но сейчас — забываю тебя!..

Иду по колено в снегу. Пальцы ног заледенели. Неудивительно. Месяц назад на машине сменил резину на зимнюю, а сам продолжаю щеголять в понтовых туфлях от Берлуччи. Тонкая подошва не спасает от холода. Поскальзываюсь и с нелепым взмахом наворачиваюсь прямо в свежий сугроб. Барахтаюсь, пытаясь подняться. Я один. Некому руки подать. Почему же так херово? Когда успел расклеиться?

Я забываю твои руки, стальные пальцы, до боли сжимающие мои бока и бедра в ту ночь и в череду последующих. Они оставляли кучу меток, но боль была сладкой. Ведь каждую ты потом зацеловывал и зализывал так, что мир начинал взрываться сверхновой, плавя мозг и возрождая чуть угасшее желание. Эти руки умели делать невероятное: то вертя меня, отнюдь не мелкого, словно гуттаперчевого мальчика, то лаская, то просто прижимая к твоему крепкому телу. В их кольце было уютно и спокойно, словно вернулся домой. Мой дом всегда был рядом с тобой, а я сейчас — забываю тебя!..

В белой мгле неясным пятном прорезается свет очередного фонаря. Если бы не они, я бы наверняка потерялся в пространстве, застрял в парковой глуши и уснул бы там до весны или, как минимум, до оттепели. Я бы ушел к тебе. Но это не мой финал. Мы не ищем легких путей. Приходится сцепить зубы и идти дальше: от фонаря к фонарю, туда, где сияет неоном большая буква "М" над спасительным козырьком станции метро. Символично. М — Мир, Мирослав. Это имя преследует с детства, лет с пяти. Тогда летом у бабки в деревне познакомился с таким же босоногим оторвой, каким был сам. На всех каникулах Мир был рядом. И в четырнадцать, когда в шуточной борьбе на берегу реки меня предало собственное тело, именно Мир был первым, кто взял все в свои руки. В буквальном смысле этого слова. Угарное получилось лето. Мир открыл новый мир. А был-то лишь на год старше. Развратил? Нихрена! На хорошеньких девочек по-прежнему засматриваюсь. Того Мира я потерял давно, еще в старших классах, когда приходилось одновременно учиться и работать. Жизнь заставила. Новый Мир появился пару лет назад, когда в душе зияла дыра размером с Аляску. Когда я потерял тебя. Потерял свой дом, что был в твоих руках. Всего лишь неделя, как он улетел, а меня уже напрягает эхо пустой квартиры...

Перчатки остались в бардачке. Не привык в них ходить. Дом — машина — офис — вновь машина — аэропорт... И так по кругу. Не до перчаток. А сейчас не помешали бы. Рука, что поддерживает воротник пальто, совсем заледенела. Вторую вытаскивать из кармана жалко. Ей там так тепло. Снаружи холод. Он пробирает до костей, вымораживает мысли и чувства.

Так же холодно было в приемном покое больницы, куда прилетел, как только услышал от Мишки об аварии. Твой мерс в хлам. Педаль газа до пола, я метался между машинами на максимуме, по мокрому асфальту выскакивал на встречку, обгонял и всю дорогу молил: "Живи... живи... только живи..." Оказывается, разговаривал с мертвым. Тебя уже полчаса как не стало. Не дождался. Только пришел ко мне в тот странный полусон-полубред, который свалил меня через двое суток. "Ты будешь жить за двоих!" Собрать себя по кусочкам оказалось делом непростым, но я справился. А сейчас — забываю тебя...

Мужчины не плачут. Просто на щеках тает снег. Мужчины гордо держат голову. Даже под душем, где по лицу катятся капли непонятно какой влаги. С тобой я смеялся. Ты собирал у глаз лучики морщинок, хитро прищуривался и уже через минуту зацеловывал меня в каком-то темном углу, рискуя нарваться на любопытствующих злопыхателей. Тебе завидовали все. Ты умел жить, как никто другой, будто предчувствуя скорый уход. Сплавлялся на Урале по бешеной Акчиме, играл в любительском театре, рвал под гитару горло до первых петухов и с неизменным покерфейсом пережимал кислород зарвавшимся конкурентам, расправлял парус на яхте, крыл матом алкаша, поднявшего руку на своего пацана, прыгал с парашютом, выцеловывал изящные пальчики очередной красотки, а после этого вколачивал меня в матрас или подставлялся сам, безгранично любя и доверяя. С тобой жил и я. А сейчас — забываю тебя...

Теплое и шумное нутро станции принимает меня, совсем уже ледышку. Двадцать минут в тесной толчее вагона ничего не решают. Внутри по-прежнему глыба льда. Дома только голодный кот и закольцованный альбом "Агаты Кристи". Он далеко. Тот самый Мирослав, который вытесняет тебя из моей памяти. С которым не дома, но уже близко к тому. С тобой было легко. С ним нет. Может, потому что и со мной не сахар.

Он слон в подсудной лавке. Ломает и крушит стены, за которыми я так старательно прячусь. Сначала подмял под себя фирму, в которой я был не последней фигурой, а потом добрался и до меня. Я прятал лицо за улыбчивой и пестрой венецианской маской, плевался ядом и смотрел свысока. Он тоже смотрел, но серьёзно и пристально, пожал плечами на мой отказ работать в его команде, но не принял отказ поужинать с ним в "Анджело". Наверное, я первый человек, который ему отказал, а Мир не привык проигрывать. Я стал новой вершиной, которую он решил покорить. Вершина не прогнулась, наоборот, слегка прогнула его. И теперь я решаю, что с этим делать? Ты не думай, он не бесчувственный чурбан. В его руках не становлюсь тряпкой и не перестаю быть мужиком, но Мир — не ты. Он впахивает двадцать шесть часов в сутки, порой завтракает в Уфе, обедает в Москве, а ужинает в Баварии. Он вертит одной левой кучу депутатов и дипломатов, ворочает не миллионы, а миллиарды, нихрена не умеет отдыхать, мирится с тобой во мне и со мной в нем. Ты ветер, а он земля, но мне уже не хватает его. Когда перестану вас сравнивать, то окончательно запру тебя в самом дальнем уголке сердца и, быть может, окончательно забуду. Но не хочу! Почему я задумываюсь об этом только тогда, когда его нет рядом?

Двести метров от метро до ступенек подъезда кажутся непреодолимым препятствием. Вслепую набираю код на домофоне, тыкая на кнопки деревянными пальцами, и вваливаюсь в подъезд. Мерное гудение лифта убеждает, что я все-таки дома. Еще одна непосильная задача — справиться с замком. Как пьяный пытаюсь попасть ключом в замочную скважину. Все как-то мимо. Ощутимо трясет.

Первой неожиданностью становится щелчок открываемой двери. Второй — Мир, встречающий меня у порога.

— Ты? — сиплю.

— Нет, бля, Папа Римский собственной персоной!

Его руки втягивают меня в квартиру, захлопывают дверь и скоро стаскивают с моих плеч пальто, в котором еще холоднее, чем без него.

— Ледышка! Пешком добирался?

— Пешком... На метро... И снова пешком... — отнекиваться нет сил. — Ты же должен сейчас китайцам мозги выносить.

— Перебьются! В Новый год не хочу смотреть на их вездесущих драконов, когда свой дома без присмотра остался. Я тебе сколько раз говорил, чтобы ты звонил Виктору? Он мой водитель, а значит, и твой.

— Я тебе сколько раз говорил, что не хрустальный и разберусь без нянек?

— Я тебя убью!

— Я тоже тебя люблю...

Оттаиваю в теплых объятиях, согреваюсь в горячей ванне, горю на черном шелке простыней. Живу. Но забываю тебя...