Жертва?

[LanaMak]

Над пропастью

Жизнь преподносит нам порой очень неожиданные сюрпризы. Настолько неожиданные, что теряешься в решении - радоваться им или сразу повеситься. Хорошо было мудрецам. Точно знали, что, как, куда и в каком качестве они могут засунуть. Что делать простым смертным, они и подавно предвидели. Наперед. Предугадали, сука, все! "За одного битого - двух небитых дают". Почувствовали бы они, супер-дрюпер мудрые мужи, как хочется попасть в разряд тех двух, небитых! За которых ничего не дают. Которые не вскидываются по ночам. Не корчатся, ловя свое отражение в зеркале, бледное, отвратное подобие тебя самой. Не дергаются, при виде того, кто не спрося, перевел тебя в разряд тех самых, ценных, за которых дают. Не задумывается о том, как проще и безболезненнее уйти...

"Око за око". Поняли бы вы, о мудрейшие, как хочется вырвать ему то пресловутое "око"! Драть ногтями, зубами грызть, разметать мелкими ошметками, чтоб воронью клевать удобнее было! Хочется, но... не можется. Ведь не оправдаться потом, не отмыться. Не перед людьми! Перед родными, любимыми и близкими стыдно. Стыдно так, что ненавистью к себе, слабой, захлебываешься. Комом в горле стоит - не сглотнуть. Никто ни о чём не догадывается. Всё сделала для того, чтоб оставить его чистеньким, чтоб родители не оттолкнули, не отказались, не сделали саму виновной. А еще маму жаль. Не знаешь еще, не подозреваешь, болезная, что жертва та напрасна...

А пока корчит тебя и плющит, окатывает изнутри едкой волной презрения к себе, такой гадкой, испорченной, никому не нужной. Снаружи все сладенько и гладенько, противно даже! "Ах, какая воспитанная девочка!... Какая же ты умница!...Повезло матери, такая дочь растет!" Да заткнитесь вы все! Скулы сводит, лыбиться вам в ответ! Хорошо вам, правильным таким, и по ночам крепко спите, и кусок в горле не комом, а мелкой кашицей!

Невозможно смотреть, как влюблённые целуются. Перед глазами сразу красное лицо с широкими, густыми бровями и взмокший от пота высокий лоб с ранними залысинами. Во рту ощущение скользкого, достающего до гланд языка. В ушах натужное сопение и поскуливающие выдохи через нос. Как после этого любить поцелуи?! Как не отворачиваться от поклонника с едва сдерживаемой брезгливой гримасой?! Как вообще кого-то любить?!

Знать бы, для чего дальше жить. Дышать. Говорить. Просто существовать. "Удавиться, что ли?" Шальная мыслишка тут же скрутит внутренности тугим узлом. "Нельзя! Мать не переживет позора! От людей будет стыдиться, что дочь такая идиотка слабая оказалась". Чувствуешь себя стоящей над пропастью. Высота кружит голову, тянет вниз, а сделать шаг не решаешься. Слишком многое цепляется за подол, не отпускает на свободу

Почему никогда не думала об отце? Не любила его? Любила. Больше всех любила. Видела, он такой же слабый, такой же потерянный и так же скрывает это ото всех. Поражалась, как никто не замечает очевидного? Потом только поняла, спустя годы. Никому нет дела до тебя! У всех свои заботы. Может и понял бы кто, посочувствовал. Да привыкла ты одна. Никого близко не подпуская. Не нуждаясь в чьей-то жалости. Среди всех, но одна...




Самое светлое

Детство было беззаботным. Черт! Да оно просто было!!! Детство было лихое, весёлое, босоногое, с содранными локтями и коленками, обгоравшими на солнце носами и разорванными штанами. Дни проносились со скоростью бешеного велосипеда, всё же успевая отметиться в мозгу яркими мазками. Они были не похожи один на другой и так напрягали своей быстротечностью, что хотелось поймать время за хвост и накрутить его против резьбы.

Детство запомнилось ощущениями травы под босыми ногами, шелковых объятий реки, горящей после порки задницы. Звуками утреннего петушиного ора, визгливым криком соседки, бабы Мани, тарахтением отцовского трактора, мамиными песнями, коротким условным свистом мальчишек, вызывавших гулять. Запахами бабушкиных пирожков из русской печи, цветущей кашки, мёда с колхозной пасеки, рыбы от отцовских снастей, кожи его же армейского ремня со звездой на бляхе. Вкусом потерянной и найденной через неделю шоколадки, хлеба с маслом и сахаром, гречневой каши, персиков из соседского сада, мёда деда Миши.

Но больше всего оно запоминается друзьями и щенячьим восторгом, разливающимся по венам, заставляющим нестись со всех ног навстречу приключениям. Приключения не заставляют себя ждать, как и расплата после них. Анулька успевает везде первой и поучаствовать, и получить. Чего только стоит оторваться от неусыпного надзора глуховатой, но визгливой, как свинья при опоросе, баб Мани. Какие только ухищрения не используются для этого, от "сбежавших" от квочки цыплят до. - Баб Мань, чёт там грохнуло, слетаем посмотрим... Да мы бегом... Ща будем!

- Куды вас понесло, чертяки голоногие! Вот я хворостину выломаю, по лыкам надаю!!! - Она дергается вслед, кряхтит, неохотно отрывая от лавки дородный зад. Но куда там! Только пыль столбом.

Пулей, очередью автоматной в заросли бурьянов, как в джунгли! Тебе шесть, нет и метра росту, а бурьяны почти двухметровые вымахали, да заполонили собой половину бугра. Джунгли и есть. Затаиться там, спрятаться, зажать руками пыхтящие сопелки, только чтоб баб Маня не почуяла, где искать пропажу, не выдать место сбора - штаб, вытоптанную в центре бурьяновых джунглей площадку. Слушать ее причитания, молча вглядываясь друг в друга выпученными зенками, сдерживать рвущийся из груди смех, в изнеможении утыкаясь носом в чьё-то костлявое плечо. Услышать далёкий голос матери, зовущий тебя, - Анулькааа!!! Анууууль!!! Иди скорей! Ванька приехал!

Это единственное, что может сорвать Анульку с места и заставить сломя голову бежать домой, даже под угрозой выдать расположение штаба врагу - баб Мане или мальчишкам с соседней улицы. Пронесло! Она слишком далеко отошла, чтоб заметить, откуда шустрой змейкой выскочила проказница, а больше никого на горизонте не вырисовывается. Нестись из последних сил, влипая пятками в тощие полупопия, взбрыкивая от радости в предвкушении встречи. Ванька приехал!

Любимчик Ванька - мамин брат. Он купается в славе балагура и весельчака. Ему почти двадцать, но Анулька как и все, зовёт Ванькой. Он сам разрешил. От этого гордость в душе разливается. А ещё оттого, что больше ни у кого такого дядьки нет. Высоченный, красивый, смуглолицый и голубоглазый, он неизменно притягивает к себе взоры незамужних девиц и вполне замужних тёток. От его шуток и подколок животы болят.

Болит и у Анульки. Может потому что объелась вкуснейших бабушкиных пирогов, привезенных дядей, а может просто от смеха. И когда он садит к себе на колени, кладя на бунтующий живот огромную, горячую ладонь, счастью нет предела! Анулька замирает, жмурится рыжим котиком в его тёплых объятиях и забывает обо всём!

- Болит? - Ванькин участливый шепот на ухо щекочет, разгоняет по затылку табун непослушных мурашек. Не хочется прерывать это восторженное состояние, поэтому она врёт, скорчив жалобную моську.

- Да, сильно болит! Вот тут болит, - и, задирая подол своего праздничного сарафана, тыкает в район пупка, чуть повыше резинки розовых трусиков. Его рука возвращается, но уже на голый живот и Анулька резко одергивает подол. "Все! Попался! Не отпущу!" Рука поглаживает бурчащий животик. Она наслаждается этой нехитрой лаской. Так делал папа, когда Анулька не могла уснуть и в этот момент он принадлежал только ей. Сейчас ей принадлежит Ванька! Взрослые шумят, перекрикивают друг друга - обычное застолье. Никто даже не смотрит в их сторону, хотя Ванька не забывает подкидывать колкие реплики. Рука перемещается ниже, пальцы ныряют под резинку трусиков и... поглаживают там, где нельзя! Мама сказала, что там грязно! Нужно быстро мыть мылом и никогда не трогать руками! Почему, непонятно... Но Ванькины пальцы там! Анулька напрягается, не зная что делать. Взгляд застывает, мысли разбегаются. Ей неприятно. Сколько продолжается эта пытка никто не знает. Взрослые увлечены беседой, а спросить у мамы почему-то боязно. Вдруг рассердится на нее или на Ваньку. Он же не виноват, что Анулька соврала про живот. Он хочет ей помочь.

Не сразу, но решается слезть с коленей дяди. Не хочется его обидеть. Он ведь хотел как лучше! Просто терпение на исходе. Анулька бежит на улицу, к заскучавшей ватаге и через полчаса забывает обо всём, гоняя по дороге пыль и шустрых кур. Уже ночью, засыпая, пытается спросить у мамы, можно ли так лечить живот, но дрёма одолевает быстрее, оборвав фразу, и Анулька сладко сопит, щербато улыбаясь первому сновидению.

Наутро она и вовсе забывает о своём животе и методах его лечения. Просыпается поздно от криков родителей. Те ругаются при Анульке нечасто, но жарко, так, что внутри нее всегда сжимается нехороший комок. Чаще всего их останавливает ее громкий рев. Сейчас темой стало желание папы сходить с Ванькой "посидеть" с мужиками. "Сидят" обычно на речке, с банками пива или вонючего, как соседский козел, самогона.

Мама что-то кричит о деньгах, алкашах и аборте. Потом поминает папину бабушку, как та говорила ей не выходить за него замуж и в конце добавляет, что она с Анулькой ему совсем не нужна. От дочери он сразу отказался, когда та только родилась, сына ему видите ли подавай! А жена и подавно не сдалась, алкашить мешает. Еще мама кричит, что бросит всё нахрен, уедет и пусть папа сам здесь всё расхлёбывает.

От таких слов Анулька даже забывает своевременно включить сирену и по быстрому разнять родителей. От нее хотели избавиться?! Она не нужна?! Мама уедет, а папа тогда окончательно откажется?! В ступоре она даже перестает слышать злые выкрики взрослых. Ситуацию спасает Ванька, который утихомиривает сестру, хватает за руку отца и уходит с ним на весь день. Вечером являются весёлые, с опухшими как ото сна глазами и стойким запахом перегара. Мама ложится спать с Анулей. Долго ворочается, а потом, обняв, тихо шепчет о том, что у нее скоро появится братик или сестричка, прямо из вот этого пухлого живота. Анулька кладёт на него ладошку и чувствует как там что-то ворочается. Это странно. И тревожно.

Мама быстро засыпает, а ей не спится. Покоя не дают мысли. Вдруг она станет не нужна, когда появится другой ребёнок? Куда идти?! Что делать?! Ну, в садике ее покормят, а где ночевать? А зимой, когда холодно, где прятаться от снега? Нужно построить дом. Сказку о трёх поросёнках она недавно читала. Читала сама, вслух, всей своей компании. Тогда еще обсудили, что только бараны из веток да соломы могут строить дома. Нужен кирпич или на худой конец камень. Песка и глины вокруг в избытке, раствор замесить даже трёхлетка сможет. Анулька вспоминает этот разговор и то, что посреди деревни затевается большая стройка. Там много кирпича. Если что, можно позаимствовать. Это успокаивает. Приходит благословенный сон, стирая тревожные мысли. Утром, ни свет, ни заря она вскакивает, хватает со стола горбушку хлеба и несётся со всех ног, пока родители не остановили, в ближайший лесок. Там, в зарослях, присматривает удобное для постройки местечко. А вечером, сидя с ребятами в штабе, ничего не объясняя, даёт задание собрать старую, ненужную дома посуду. Может пригодится для игр.

С тех пор скандалы в доме стали частыми. Достаётся и Анульке. Кровать не так заправляет, приносит из магазина обкусанный по краям хлеб, траву не ту кроликам рвёт, слишком долго, до ночи, гоняет по улице с ребятами, врёт, рвёт на заборе новое платье и еще много чего. Подзатыльники становятся не редкостью. Правилом. И тёмный угол за холодильником, где приходится стоять на коленях до тех пор, пока из сцепленных зубов не вырвется: "Больше не буду..."

Через несколько месяцев вновь приходится задуматься о постройке дома. Мама, ругаясь за какую-то провинность, выкрикивает Анульке в лицо, что такая непослушная дочка ей не нужна и пусть она убирается из дома, ищет новых родителей. Эту мысль Анулька решает обмозговать позже, а пока, хлюпая носом, берёт любимую желтую курточку, две фотографии родителей, прощается с ошарашенной мамой и выходит на улицу. Куда идти, не вопрос. Конечно же туда, где всё же придётся строить дом. Если что, ребята помогут. Слёзы застилают глаза и Анульке приходится то и дело останавливаться, чтобы утереть их подолом. Рывок за шкирку становится неожиданностью.

- Ты куда это собралась? - Мама явно сердита, но что именно ее теперь не устраивает - не понятно.

- Ну ты же сказала мне уходить из дома...

- Опозорить нас хочешь?! Быстро марш домой! - Прилетевший подзатыльник придает Анульке ускорение в сторону дома. В чем суть позора, она так и не понимает, но облегчение наступает знатное! Не нужно строить дом и искать пропитание. Ее не выгоняют!

Ночью, засыпая, она слышит, как за шторкой долго и жарко шепчутся родители. Но не ругаются. Это окончательно успокаивает. Как и то, что в последующие месяцы папа с мамой не ругаются при ней и не бьют. Зимой рождается братик. Вокруг него хлопочут, носятся. Анульке не дают рассмотреть. У нее тёмные глаза. Может сглазить. На вопрос, кого они теперь больше будут любить, ее или братика, мама устало отмахивается и идёт на кухню. Анульке и так становится понятно, что время ее царствования закончено. Накатывет грусть, которую развеивают собравшиеся на лавочке друзья. С ними весело!
Племя
К одиннадцати годам за Анулькой прочно закрепляется статус лидера. Никто не голосует, не выкидывает жребий, просто каждый раз перед вылазкой или каким то важным делом все поворачиваются к ней и ждут, что скажет. Может быть потому, что она старше всех, от кого-то на полгода, а от кого на два-три. А может вдохновляет острота ее ума, изворотливость в казалось бы патовых ситуациях и неистощимость фантазии. Кто знает. Только Анулька ведёт своё племя в бой как настоящий вождь.

Индейцами заболевают все и сразу. В местном клубе, где по вечерам показывают фильмы, киномеханик Сашка неделю заряжает серию о краснокожих. Тема благодатная и селяне, за неимением иных, с удовольствием на нее подсаживаются. После фильма народ вываливает на улицу и бурно обсуждает судьбу Виниту или Чингачгука, разбирает по косточкам их преследователей и хвастается победами индейцев, как своими. У Анулькиной компании просто нет шанса не заразиться этой болезнью.

На сей раз штаб находился в вырытой за пасекой землянке. Племя, постоянный состав которого насчитывает одиннадцать человек, вооруженных мечами, луками и арбалетами, держит совет. На повестке дня организационные вопросы: флаг, трон, боевая раскраска, стрелы и кого считать врагами краснокожих. С флагом и боевой раскраской вопрос решается быстро. Анульке, не долго думая, пулей метнуться домой и обратно - дело пяти минут. В руках утащенный из маминых запасов кусок марли и палитра акварельных красок. Мама купила их еще в начале лета, спрятала на шкафу, в наивной надежде, что те уцелеют до сентября. Палитра шикарная, племя восторженно гудит, в радостном предвкушении от предстоящего карнавала.

Сначала рисуют флаг. Скалящимся зелёным черепом и скрещенными костями, он напоминает Весёлого Роджера. Только фон белый и над черепом красуется надпись "Чингачгук - Большой Змей". Раскраску тел откладывают на неопределённое время. У вождя нет трона, перед врагами стыдно! Да и стрелы, тщательно выструганные из веточек, летят куда хотят, но только не в цель. А кого считать врагами, история покажет. Скорее всего тех, кто посмеет ступить на их территорию. Весь следующий день край оглашают сначала истошные крики домашней птицы. Где еще брать перья на стрелы? А потом дружный рёв отхвативших за зверские поползновения на пернатых. Вечером зареванные, но с трофеями, они снова в штабе. Методом научного тыка, медленно, но уверенно, решается проблема стрельбы. Хорошо сбалансированных стрел - шесть-семь из двух десятков. Они на вес золота. Остальными проще так швыряться, как дротиками, или орудовать как шпагой.

Разведка докладывает, что у тракториста Лёшки, тунеядца и пьяницы, уже месяц, в ожидании ремонта, живёт под забором поломанный колхозный трактор. Кресло в нём офигенное! Дермантиновое, с подлокотниками и повизгивающим под весом тела амортизатором. Это заявка на трон!

Диверсия проходит по всем правилам партизанской науки. Дозорные выставлены, разведка на месте, сторожит беспробудный сон принявшего на грудь Лешки, основной состав, вооружившись разводными ключами из того же трактора, шустро орудует в кабине. Сбитые в кровь костяшки пальцев никого не напрягают. Радостное ликование, от созерцания добытого, перекрывает все неприятные ощущения. Мало того! Убегая, они прихватывают целый моток цветных проводков, идущих от приборной доски. Из этого великолепия получатся отменные бусы для скво, если вытянуть медную проволоку и нанизать нарезанные яркие трубочки на леску. Трон шикарен! Анулька восседает на нём как настоящая королева. Она не жадная. Даёт посидеть каждому. Но душу греет, что по закону трон ее, она вождь!

На следующий день договорились сделать променад по улицам в полной экипировке, при оружии и с боевой раскраской. Фонтанирующее вдохновение останавливает только опустевшая палитра красок. Индейцы удавились бы от зависти, увидев эту пёструю толпу белых собратьев. Впрочем белыми их теперь трудно назвать. На телах вакханалия красок и оттенков, на гловах пучки перьев. Это как раз тот случай, когда мать родная не узнает... Матери явно не узнают, провожая глазами пёструю, улюлюкающую, размахивающую копьями и луками орду, проносящуюся по улицам. Только на третьем витке они спотыкаются о баб Маню, грозно стоящую посреди дороги и небрежно жонглирующую длинным ивовым прутом. Этот прут и придаёт всему племени обратного ускорения. А еще преследующие их угрозы снять портки и высечь так, чтоб неделю стоя ели.

На баб Маню злятся все, но переть против танка никто не готов. Потому отряд занимает позицию на дереве у пасеки, где проходит единственная тропинка от реки к селу и естественно к главному объекту всех отдыхающих - магазину. Дерево, шелковица, очень старое, раскидистое, густые ветви нависают довольно низко, скрывая в своей зелени пёстрых партизан. Вокруг никого. Анекдоты сыплятся как из рога изобилия. Общий хохот вдруг перебивают дозорные. От реки в их сторону кто-то направляется.

Анулька поднимает руку вверх. Все замирают. Невзрачный, лысый мужичок, бодро рысящий тропинкой, явно подшофе. Бурчит и общается тихо сам с собой. Анулька даёт отмашку. Витёк, один из краснокожих, так рвётся вниз, что ветка не выдерживает и он валится прямо на голову пьяного бедолаги. Его-то приземление было относительно комфортным, а мужичку не повезло. Мало того, что по черепу чьи-то кости настучали, так еще и перед глазами нарисовывается чудище расписное, зыркает из под перьевой короны и улюлюкает дурным голосом. В ответ со всех сторон раздаются аналогичные звуки и из зарослей с треском выбираются такие же шизанутые уродцы. Мужик долго не думает, лихо стартует, как в школе на последней стометровке, а орда, почувствовав лёгкую добычу, выдвигается следом.

До магазина домчались бодрой рысью, обратно диким галопом. Мужичка спасает всё та же вездесущая баб Маня. Жертву отбивает выдранным из-под забора пучком крапивы, оглашая окрестности противным, истошным визгом. Достаётся не многим, но щедро. Голые ноги вспухают красной горящей россыпью. Баб Мане заочно выносится общее порицание и льются душевные пожелания долгих лет жизни.

Баб Маня, карга старая, красок не жалеет, расписывает родителям бесчинства чад. Вечером Анульку, как впрочем и остальных, ждет показательная порка. Для этого сбоку, у двери, висит тоненькая, свитая из шелкового шнура плётка. Венька, братик, тащит ее по приказу папы, сочувственно глядя на напрягшуюся сестричку. Прилетает Анульке только один раз. И то она не ждёт, пока ее догонит эта гибкая и жалящая, стартует раньше, чем отец успевает поднять руку. Ночью взрослые долго смеются и шушукаются, обсуждая приключения своего чада. Чадо недовольно ворочается в своей постели. Несправедливо! И крапивой досталось, и плёткой! Нет в жизни счастья!

Назавтра новая катастрофа! Тракторист Лёшка, наверняка по наводке бледнолицых конкурентов, обнаруживает в лесном штабе пропажу, своё тракторное кресло. Племени Чингачгука удается избежать Лёшкиной расправы, пудовых кулаков и здоровой порции мата, только чудом. Но дома всех участников тракторного вандализма ожидает повторный сеанс показательной порки. После чего индейцы оказываются забыты, луки и стрелы заброшены. Слишком свежи впечатления от родительского внушения.

Анулька еще потирает пострадавшие места и почёсывает тыковку, как мама начинает собирать сумку. Ей пора на сессию, в институт. Анулька остаётся за хозяйку почти на десять дней. Папа на радостях пьёт три дня. На работу не ходит. Бригадир, свой в доску мужик, всё равно отмажет. На четвёртый день счастье привалило! Приезжает Ванька! В доме сразу становится как-то светлее, веселее и уютнее. Укладываются спать поздно. Папа, еще не протрезвевший после предыдущего возлияния, принимает положенные три стопки "за встречу" и заваливается в своей комнате. Его храп действует на Анульку даже как-то успокаивающее. Она с братиком в ее комнате, на одной кровати. Когда дома мама, он спит у родителей, в своей кроватке. Но без мамы капризничает и Анулька уступает ему место рядом с собой. Ванька ложится в гостиной на диване.

У Анульки каникулы, папа ушел на работу, братик в садике, в доме остался только Ванька. Смотрит с дивана то в телевизор, то на снующую с пылесосом племяшку и о чём-то крепко думает. Когда выключается пылесос, он вдруг выдаёт: - Ты уже целовалась?

Анулька даже спотыкается от неожиданности и начинает что-то мямлить. - Нет.. Да... Не знаю. - Она действительно не знает, считать ли поцелуем двухлетней давности чмок в губы от одноклассника. Тогда она ему врезала от души, ведь мама говорила, что от поцелуя беременеют. После, еще пару месяцев ждала, что вырастет живот. Решила, что чмок был не качественным, потому и пронесло. Только месяц назад одна из подружек просветила, что беременеют не от поцелуя, а от того, что у мужиков сосиска становится сарделькой, встаёт и он ею тыкает бабе туда, между ног. После этого дети. Бабе сначала очень больно, а потом ничё так, приятно.

Так что похвастаться перед дядей собственно говоря нечем. Анулька беззаботно машет рукой. - Не целовалась. Не умею. Рано мне еще.

- Почему рано? Вон ты какая выросла. - Ванька прохаживается взглядом по ее голым ногам из-под короткой юбочки, угловатой фигуре, соскам, торчащим всем ветрам назло. Груди как таковой еще нет, лишь лёгкие припухлости, но набухшие соски видны даже сквозь плотную ткань и этим частенько смущают свою владелицу. Из нынешней поездки мама наконец пообещала привезти Анульке первый лифчик, девичью радость!

- Я тебя научу. Иди сюда. - Ванькин взгляд прожигает. Муторно становится. Но она идёт, не смея ослушаться, доверяя. Да и где-то глубоко ворочается любопытство, как это, целоваться по-взрослому. Садится на краешек дивана. Так неудобно, но выбора нет. Ванька притягивает ее к себе и ни слова не говоря накрывает рот губами. Ощущений никаких. Просто мокро и скользко.

- Когда целую, открывай рот и высовывай язык, - Ванька снова присасывается, а ей становится даже как-то скучно. Ничего интересного и восхитительного, как в тайком подсмотренных сценах из фильмов, она не находит. Ванька, чувствуя ее нулевую реакцию, отпускает и Анулька, облегчённо вдохнув, чешет на кухню, предварительно заглянув в ванную, чтоб умыться и пополоскать рот. Ванька хоть и свой, родной, но поцелуи какие-то негигиеничные. Весь рот в чужой слюне.

Ночью случается то, что переворачивает всю ее жизнь с ног на голову. Просыпается Анулька от ощущения горячих ладоней на ягодицах. Венька, братик, мирно сопит рядом, даже не подозревая, что сейчас происходит с сестрой. А ей страшно! Холодеют пальцы, тело сжимается, мозг отказывается принимать происходящее за действительность. Сил нет даже ущипнуть себя. Шепот у уха, заставляет поморщиться от перегара, но и утверждает в уверенности, что это не сон.

- Я постелил одеяло на полу. Иди ко мне. - Не дожидаясь ответа, Иван, а это он, родной и любимый дядя, стягивает ее безвольное тело на пол и подминает под себя. Пару минут сопит ей в шею, стягивая трусики, последнюю ненадёжную защиту, раздвигая худые Анулькины ноги. В бедро ей упирается что-то твёрдое и горячее.

- Дай язычок... - Она послушно открывается навстречу его мокрому поцелую, терпит бессмысленные движения чужого языка в своём рту, ждёт, вытянувшись стрункой, прижав к бёдрам кулачки, когда всё это закончится.

- Возьми его в руку... - Анулька не может сообразить, что именно взять, пока он не берёт ее руку и не тянет туда, где чувствуется незнакомое и твёрдое. На какое-то мгновение просыпается природная любознательность. Она неуверенно ощупывает пальцами бархатистую поверхность, проводя ладонью по всей длине, вырывая из Ваньки стон своей невольной лаской.

- Вставляй... - Хриплый шепот возвращает к действительности, отрезвляет, бьёт паникой по нервам. " У мужиков сосиска становится сарделькой, встаёт и он ею тыкает бабе туда, между ног. После этого дети..." Всё становится на свои места. Анулька в шоке! А Иван не хочет ждать, тыкается своей мокрой сарделькой меж ее раздвинутых ног, соскальзывает к промежности, сопит и стонет. Анулька сжимается всё сильнее, ждёт боли и не верит, когда через минуту, дёрнувшись, брызнув ей на бедро чем-то горячим, Иван тяжело сползает рядом, на одеяло.

- Ложись спать. Поздно уже. - Эти слова подбрасывают ее пружиной. Пока не передумал, юркнуть на кровать, укрыться с головой и прижать к себе сонного Веньку. Будто он смог бы защитить! Живот и бедро в чём-то липком, но до утра можно перетерпеть. Лишь бы больше никто не приставал!

Утром мужики еще спят, когда она отводит в садик хнычущего братца и идёт в школу, прогенералить, подготовить класс к новой четверти. Одноклассники шумят, веселятся, наслаждаюсь последними днями каникул. Анулька же непривычно тиха и задумчива. Она снова решает, ждать или не ждать беременности. Ей пока неведомо, что для этого нужно как минимум созреть. Страшно рассказать родителям. Вдруг не поймут! Вдруг обвинят ее! Не поверят! Да и Иван, теперь она не может называть его иначе, остался у мамы единственный из всей родни. Бабушка вместе со старшим маминым братом, Николаем, год назад попали в аварию. Оба насмерть. Мама долго плачет по ночам, тихо жалуясь папе, что осталась почти без семьи. А кто они тогда, если не мамина семья? Анулька маму не понимает, да и не до этого. Если беременная, как сделать, чтоб никто не узнал? Чтоб родителей не опозорить. Выход только один. Уйти и повеситься где-то, где не найдут. Больше никаких мыслей в голове. Пустота.

Анулька идёт домой. Ноги чугунные. Не хотят передвигаться. Дома только отец. Удивлён и опечален. Иван подскочил утром и, даже не поев, сдёрнул на автобус. Типа, вспомнил что-то срочное, что не терпит отлагательства. Такого облегчения она давно не испытывала. Анулька веселеет и даже начинает что-то напевать, готовя рагу.

Следующие пару месяцев были как в тумане. Она узнала из журнала "Судебно-медицинская экспертиза", подписка нашлась в деревенской библиотеке, что вешаться очень больно. Ломаются горло и шейные позвонки, если резко спрыгнуть с высоты. Тело бьётся в агонии. Долго. Если без чьей-то помощи. Проще снотворного наглотаться, но дома только одна упаковка димедрола. Хватит ее или нет - проконсультироваться не с кем. Выручают бывшие индейцы. Не требуя объяснений, приносят из дома все тот же димедрол, кто сколько может. Всего выходит шесть с половиной упаковок. Анулька успокаивается. Теперь наверняка должно хватить.

Время идёт, живота как не было, так и нет. Дядю забирают в армию, в морфлот, на три года. Мама плачет, Анулька делает вид, что опечалена, сама же внутренне ликует. Иван придёт из армии не скоро, к тому времени наверняка перебесится и всё будет хорошо!
Поездка
Анулька всё лето работает на ферме. Ей пятнадцать. Сама вызвалась, когда в школу приходит председатель колхоза и просит у старшеклассников помощи в летние каникулы. Одноклассники, почти все, кто в поле, на уборочной, кто на току, кто на прополке, в огородной бригаде. Одна Анулька на ферме. Ей тяжело и непривычно, только отступать не в ее правилах. Приходится вставать в четыре утра, чесать на ферму на автопилоте, добирая на ходу заветные двадцать минут дрёмы в один глаз, уворачиваться от копыт норовистых коровок и отфыркиваться от язвительных подколок старших доярок. Зарплата, по ее меркам очень достойная, позволяет самостоятельно оплатить себе двухнедельную поездку в горы, в дом отдыха.

С ней едут почти все члены бывшего племени. В индейцев давно не играют, не солидно. В группе двое сопровождающих, школьные учителя, спокойные и флегматичные. Даже когда половина подопечных архаровцев чуть не прозевав посадку, без их ведома катается "на метре", точнее на эскалаторах, те и бровью не ведут. Чьи проблемы? В поезде их не видно и не слышно. Зато Анулькину компанию слышно даже в соседних вагонах. Плацкарт позволяет заглядывать ко всем, прыгать по полкам, напрягая бедных проводниц и случайных попутчиков. Смешав две колоды карт, режутся в дурака на желания, попутно потроша домашние припасы и обыгрывая в лицах новые анекдоты. Вагон то и дело оглашается взрывами хохота. Учителя вмешиваются только тогда, когда Толик, егоза дрыщавая, умудряется навернуться с верхней полки вместе с матрасом, громко и звонко брякнув длинным скелетом, ровно в двенадцать ночи. Их разгоняют по местам, угрожая смертной карой и преждевременной отправкой обратно, на родину. Приходится смириться.

Ночью Анулька со товарищи предпринимает рейд по вагону, в результате которого утром ей нечем почистить зубы, а девчонкам - накрасить губы. Всё компенсирует дружный химический мат, разносящийся поутру из каждого отсека вагона. Химический, потому что прямо перед каникулами их преподаватель, Арсений Петрович, озаботившись моральным обликом своих учеников, вносит рацпредложение - мат заменять химическими терминами. Последние школьные деньки скрашиваются нарочито громкими, смачными эпитетами: "Гидрат твою в перманганат калия!... Иди на хлор!... Феррум твою за ногу!... Да чтоб твой аргентум окислился!..." Директриса берётся за голову, учителя тихо посмеиваются и пробуют свои силы в сием творчестве, а бедный Сень Петрович не знает куда деться от возросшей популярности его предмета.

Так что проводницы предсказуемо заслушиваются, внимая возмущённым юным химикам, которые в тесном туалете пытаются отмыть свои разукрашенные моськи. Прощальным подарком становится арбуз, пресный как трава, оттого и выкинутый за ненадобностью. В окно. За полчаса до прибытия. Прилетает этот привет прямо в раскрытое окошко проводников, на щедрую грудь одной из них. Минуты две оттуда мат слышится совершенно не химический, без всяких примесей, после чего благодарная пострадавшая проводит расследование, ищет столь щедрого дарителя. Все дружно молчат. Партизанен. От расправы спасает лишь то, что без пяти минут конечная. Вываливаются из вагона с облегчением, пообещав обязательно заглянуть на обратном пути, справиться о здоровье. Проводницы крестятся.

По прибытии поселяются в старой графской усадьбе, теперь доме отдыха "Горный". Комнаты огромные, рассчитаны на десять человек. Парней двенадцать. Подселяться к чужим никто не рвётся. Выход находят быстро, просто сдвигают вместе несколько кроватей. Администрация не против, полная, смешливая тётенька выражает надежду, что им понравится и крыша здания от их активности не ушуршит в неизвестном направлении. Парни зуб дают, что постараются, но не уточняют, что именно, дабы потом не было повода уличить их во лжи.

В своей комнате Анулька занимает место у окна. Вид на парк отменный. В первый же день всей толпой дружно рвут к реке. Она рядом, только парк пройти. Вода мутная как в луже, в верховьях дожди, и холодная, как у них весной. Но кого это колышет! Наперегонки, на ходу скидывая одежду, все летят к реке. Первые ныряльщики спасают остальных от бесплатного украшения - шишки на лбу. Оказывается, река мелкая до безобразия, да еще и дно не песчаное, как они привыкли, а каменистое. Просто из-за мути этого никто сразу не разглядел.

Нудные экскурсии по музеям чередуется с поездками в старую крепость, где налазились до дрожи в ногах, к водопаду, где купались и плескались как утки и в пещеры. Пещеры вдохновляют больше всего. Бродить по их лабиринтам, слушая местные легенды и созерцая матовые отблески кристаллов - одно удовольствие. Анулька с ребятами ведет себя непривычно тихо, их предупреждают, что громкие звуки опасны. Трехчасовое путешествие по пещерам заканчивается в огромном зале, где на плоском камне виднеются контуры ящерицы. Экскурсовод, эдакая пампушка, рассказывает, что, согласно легенде, это красавица, которая понравилась местному духу пещерному, но не поддалась на его провокации, отказываясь от ведения совместного хозяйства и проживания на его пещерной жилплощади. Тогда коварный поклонник превращает ее в ящерицу и приказывает лежать тут, да охранять его булыжники, пока какой-нибудь лох не придёт и не влюбится в нее такую, каменную кракозябку. И вот лежит девица на пьедестале, полёживает, уже пару сотен лет. Благо, что каменная, не завоняется.

Всё ничего, но вездесущий Толик, на финальных словах вдохновенно вешающей им лапшу на уши экскурсоводши, своевременно вставляет: - Я уже пришел! - Хохот раздаётся такой, что свод пещеры начинает недвусмысленно потрескивать, намекая, что столь благодарным слушателям пора бы и честь знать. Реальная угроза обрушения заставляет всех максимально ускориться в сторону выхода. Экскурсоводша несётся впереди, блистая отнюдь не химическими терминами и желая безбашенным деткам долгих лет жизни.

Две недели пролетают со скоростью "Конкорда". На обратном пути состав проводников новый, не знакомый с шалостями Анулькиных друзей. Дружная компания и им даёт показательную гастроль, дабы не скучали и не расслаблялись. Слезы радости на глазах проводниц, провожающих их из вагона на конечной, вызывают умиление. Загружаются в автобус, бурно обсуждая поездку и прошлую бессонную, но продуктивную ночь. Только Анулька не веселится. Предчувствие чего-то неотвратимого не даёт расслабиться.

Предчувствиям нужно доверять. Анулька понимает это лишь перешагнув порог дома. Родителей нет, еще на работе, брат, судя по всему, где-то носится с ребятами, а на ее кровати спит Иван.

Скрип половицы под Анулькиной ногой будит его. Иван открывает глаза, смотрит молча, внимательно и она понимает - не перебесился! Всей поверхностью кожи ощущает липкий взгляд, словно ощупывающий ее уже вполне оформившуюся фигурку. Несмотря на летнюю жару, пальцы на руках и ногах вмиг холодеют.

- Привет, мелкая! А я думал, что уже не дождусь тебя...

Хриплый ото сна голос заставляет ее поёжиться. Пытаясь собраться и не показать, как ей на самом деле страшно, Анулька расправляет плечи и натянуто улыбается.

- Мог бы и не дожидаться. Невелика потеря. - Она бросает сумку и зарывается в шкаф, за чистой одеждой. Помыться с дороги и отдохнуть хочется больше, чем беседовать с дядей, в чьих тараканах ни одному психиатру-селекционеру не разобраться. Да и критические дни, настигшие ее прямо в дороге, не добавляют оптимизма. Судя по всему дядя скоро отчаливает. Нужно продержаться от силы пару дней.

Запершись в ванной Анулька размышляет, как бы устроить так, чтоб не оставаться с ним наедине. За дверью слышится голос мамы, которая ищет блудную дочь. Дочь давно так не радовалась ее раннему возвращению с работы! Анулька крутится возле матери ужом, несмотря на усталость с дороги и общее разбитое состояние, поражая ее своей болтливостью и стремлением помочь даже в каких-то мелочах, чего отродясь не бывало.

Бессонная ночь догоняет ее прямо за обеденным столом. Чувствуя, что тухнет, Анулька уползает в свою комнату и заваливается прямо на раздражающую терпким мужским запахом постель. Только и успев что натянуть на себя покрывало, проваливается в крепкий сон без сновидений.

Просыпается резко, в темноте, чувствуя чьё-то незримое присутствие. Морозом по хребту скрип половицы. К спине прижимается горячее тело. Мокрый язык лезет в ухо, заставляет сжаться от омерзения. Анулька застывает скрюченным каменным иваянием. Сейчас ее не разогнуть и не перевернуть, так упирается. Шуметь не хотят оба, он по известной причине, а она от бессознательного страха перед непредсказуемой реакцией дорогих родителей. Иван натужно сопит, тыкается ей под ягодицы мокрым отростком, мелко и гадко дрожит, шаря по телу потными ладонями. Кончает быстро и так же быстро уходит, собрав в ладонь следы своего безумия.

Анулька долго лежит с открытыми глазами. Ее словно в дерьме вываляли. В голове пусто. Забывается только под утро, когда за окном слегка сереет полоса горизонта.

Пробуждение снова не из приятных. Судя по всему раннее утро, родители наверное уже ушли на работу, а братишка еще спит. Перед Анулькиной кроватью на коленях опять он! Откинув одеяло, задирает до подбородка тонкую ночнушку, одну руку запускает в ее трусики, трёт там и возится пальцами, а вторую к себе в приспущенные спортивки. "И не гадко же ему..." - проносится в голове. Анулька отворачивается лицом к стене, зажмуривается, не в силах сопротивляться. Его рот присасывается к маленькой крепкой груди, терзает ее зубами и губами, елозит языком. Рука в штанах дергает резко и рвано, потом хватает ее руку, сжимает безвольные пальцы вокруг ствола и надрачивает уже так. То ли Ивана так возбуждает эта ситуация, то ли по жизни скорострел, но кончает он оперативно. Поднимается, тяжело дыша, снова сгребает в ладонь свою мутную жижечку и выходит из комнаты ни разу не взглянув Анульке в глаза. Истерзанный сосок саднит, между ног тоже пощипывает, он даже палец умудрился запустить куда не просят, но ей не до этого. Прислушивается. Ждёт.

Хлопает входная дверь. Анулька срывается с постели, несется по дому, шустро заглядывая во все комнаты. Его вещей нет. Уехал! Радость охватывает дикая! Она приплясывает и припевает, хлопает в ладоши и одновременно крестится, благодаря Бога за то, что мучениям пришел конец. Теперь Иван не скоро появится! Вчера за обедом мама обсуждала с ним его предстоящую внезапную женитьбу и уже явную беременность невесты. Это обнадёживает!

То, что произошло, словно туманом застилается. Анулька, как ее любимая Скарлетт, решает подумать об этом завтра, а лучше послезавтра или вообще не думать. Ни к чему! Стоит просто жить и радоваться дню, солнышку, друзьям.
Универ
Универ встречает бодрым студенческим гомоном, помпезностью актового зала и важностью восседающих на первом ряду преподавателей. Анулька спешит за кулисы, ей выступать. Два года учёбы промелькнули незаметно. Будущий историк - это звучит гордо! Старшекурсники сразу же просветили, что факультет их называют комиссарским, у биологов-географов - зверфак, у филологов просто Филькин факультет, у математиков Мотькин, а физруков совсем опускают, у тех дурфак. Анульку гордость берёт, что поступила на самый правильный, передовой и продвинутый. Как иные факультеты их величают, не шибёт!

Анулька чувствует себя совсем взрослой. Встречается с парнем, но недолго. Рвет с ним, подарив на прощание первую ночь. Ощущения "сказочные". Его неумелые, суетливые движения, как и поцелуи, только раздражают. Но девственность хочется отложить в сторону, как надоевшую книжку, поэтому приходится терпеть. Боли почти нет, как и удовольствия. Анулька не отчаивается. В какой-то книжке вычитала, что многие женщины ненавидят своего первого партнёра за боль, связанную с первым сексом. Но второй партнер не вызывает отторжения, потому что рубикон перейдён. Поэтому на следующий же день Анулька с лёгкой душой расстаётся с парнем. А зачем он нужен? Со вторым будет лучше. Хотя откуда ему взяться, если она как ёж ощетинивается всеми иголками наружу, стоит только кому из них проявить недвусмысленный интерес к ее персоне, это неясно. Но она пока и не тревожится. За учёбой некогда.

Учёба даётся легко. Ну, почти легко. Историю древнего мира ведёт дотошный, противный, носатый препод по фамилии Крючков. О его злобствовании в универе слагают легенды. Даже парни шутят: "Лучше на...уй, чем на Крючок!" Второй год эта сволочь, неизвестно по какой причине, портит Анульке кровь. Как бы она не учила, всегда находит к чему придраться. Таких "любимчиков" у Крючка на каждом курсе человек по пять. Мало кто знает, что он, двадцать раз прогнав отдельных студиозов через пересдачу, с огромным удовольствием принимает щедрое подношение от благодарной, вымотанной его же усилиями публики. Причём подношение в зелёной, б...ь, американской валюте! У него явная чуйка на студентов, которые не станут жаловаться в деканат или ещё выше.

У Анульки таких денег нет. Мама на ее выпускном умудряется сломать левую ногу и порвать связки на правой. За два года три операции. Денег уходит немерено. Анулька поступает на бюджет и если б не Крючков, получала бы степуху. Но, не судьба! Видно физия ему ее не нравится. Вот уже три сессии Анулька платит. И не чем-то, а деньгами Ивана!

Все начинается довольно невинно. Он, в переписке с родителями, берёт у них адрес ее общаги. Первое письмо от дяди вгоняет в недельную депрессию. В нём ничего такого, но листочек в руках дрожит. Его, как и второе, и третье она оставляет без ответа. Потом появляется необходимость доложить о результатах операции на мамином колене. Так Анулька начинает коротко и сухо отвечать. Письма уже не вызывают того омерзения, какое было в начале. Постепенно их тон меняется. К середине первого курса она спокойно делится впечатлениями об учёбе и разгульной студенческой жизни. После проваленного экзамена у Крючка, пишет Ивану сама, чувствуя потребность пожаловаться хоть одной родной душе на гадкого препода. Родителям не говорит ничего, для них подобная ситуация - нонсенс! Ответ не заставляет долго ждать. С почтамта приходит уведомление о денежном переводе довольно кругленькой суммы. На бланке приписка: "Решай проблему!"

Первым порывом было вернуть! Но наутро, здраво поразмыслив, Анулька заглушила неразумный порыв убеждённостью, что обязательно заработает и вернёт до копеечки.

Работать и учиться на стационаре очень сложно. Получается только пару-тройку часов посудомойкой в соседнем кафе. Родители упорно не позволяют перейти на заочку. А пояснить им, что денег катастрофически мало Анулька не может. Долг дамокловым мечом висит над ней до следующей сессии. А там закономерно удваивается. Иван убеждает, что зарабатывает сказочно и для него эта сумма сущие пустяки. Мозг упорно сверлит мысль о западне, но Анулька настойчиво отмахивается от нее.

Третья сессия проходит по уже написанному сценарию. Крючок довольно потирает лапки, пряча в стол заветный конвертик, и сожалеет о прекращении их дальнейшего сотрудничества. Больше по его предмету экзаменов не предвидится. Но Анулька не расслабляется. Хочется плюнуть в эту наглую рожу, только чем чёрт не шутит, вдруг припрётся еще какую дисциплину у них вести. Береженого, как говорится...

Сейчас она готовится к выступлению. День факультета совпадает с днём открытых дверей. Нужно новых абитуртентов чем-то заманивать. Вот Анулька и старается. Бонусы за активность всё равно пойдут в ее копилочку, а ей не напряжно, потратить один день на эту суету.

Ее рассказ яркий и сочный, пересыпан шутками и мифами о факультете. Зал местами даже радостно гогочет и аплодирует. Особенно однокурсники. За их спинами Анулька видит знакомую фигуру в футболке и джинсах. Сердце останавливается, а через пару секунд начинает мощно прокачивать литры крови. Иван приехал! Финита!

Конец выступления скомкан, но этого почти никто не замечает, как и нервно подрагивающих пальцев, еле вставивших на место микрофон. Анулька спускается в зал и идёт по проходу к дяде, игнорируя настойчивые приглашения однокурсников подсесть к ним.

Подходит, смотрит в глаза и опять понимает - не перебесился! Только на этот раз все намного хуже! Дамоклов меч опустился.

- Идём, я там вино купил. Выпьем за встречу...

Анулька упирает взгляд в пол и не поднимает его до тех пор, пока не оказывается в гостинице, в его номере. Дальше только туман...

В общаге идёт в комнату к парням с третьего курса. У них всегда бухла навалом. Те, в двенадцать ночи, завидев на пороге комнаты ее бледную физиономию, больные глаза, устремлённые к бару, молча наливают. Потом ещё. А потом она сама наливает в стакан и пьёт не закусывая. Только бы помогло! Только бы стереть из памяти картинки, где она на кровати, на нём... И под ним... Послушная, бездушная кукла... Резиновая Зина...

В тот момент Анулька еще не знает, что больше не напишет ни одного письма, порвёт не читая все пришедшие, не примет больше ни копеечки ни от одной живой души и закатит всё же приехавшему Ивану грандиозный скандал, с обещанием подать заявление в милицию, пожаловаться родителям и его жене. Анульку словно прорвёт! Она мстительно расскажет, как тянуло проблеваться от его поцелуев, потных рук и мерзкого члена, которым он посмел в нее тыкать! Ей станет смешно, когда увидит страх в его глазах. Истеричный хохот прекратится в этой же комнате, с теми же молчаливо сочувствующими ребятами. И вновь, в порыве забыть, она будет хлебать как воду сорокаградусные немировские слёзы.

Еще через год выйдет замуж за друга, которого знала всю жизнь и доверяла как себе самой. Родит ему двойню. Простить Ивана, отпустить ненавистные воспоминания сможет только через долгие годы, предварительно простив себя и своих родителей.

Всё это будет потом. А пока она просто и банально напивается, заглушая боль одной мыслью: "Я об этом подумаю завтра..."